Френсис Фукуяма честно сказал, что наиболее оптимальная для Казахстана модель – либеральная автократия...
Итак, мы все еще являемся носителями советского ДНК, где потребность в восстановлении своей идентичности вполне органично уживается с ощущением своей вторичности. Даже очень самодостаточная часть общества считает, что Россия – большая, а мы маленькие. Маленькие в чем? По территории, по населению? Но есть немало государств с гораздо более скромными территориями и демографическими показателями, но их голос более, чем влиятелен во всем мире. Например, те же Австрия, Бельгия, Гонконг, Израиль или уж совсем крохотный Сингапур. Мы чувствуем себя маленькими потому, что все еще ощущаем себя колонией, пусть и бывшей. Нам внушали почти сто лет, что мы осколки архаичной кочевой цивилизации, что у нас не было своей государственности, письменности и даже культуры. Мы маленькие внутри себя. Мы – нация-женщина, живущая с мужем-тираном по принципу – бьет, значит любит. В этом гениальность
любого колонизатора – внушить никчемность колонизируемым. Но у нашего колониального сознания есть уникальная особенность. Дело в том, что Россия сама всегда жила с сознанием собственной вторичности по отношению к Европе. Она импортировала из Европы своих правителей, ее элита говорила то на немецком, то на французском языке, а сегодня знание английского тоже является признаком избранности. Россияне тоже ощущают себя второсортными, а мы для них, соответственно, уже третий сорт. Правда, русские, в отличие от нас в какой-то момент все же захотели сесть за взрослый стол и какое-то короткое время действительно были империей. Пусть отсталой, колосом на глиняных ногах, но империей, которая сегодня грезит мечтами о восстановлении утраченного величия. Так что мы пасынки даже недоимперии. Отсюда и глубина комплексов. Даже сегодня, когда все западное Кремлем объявлено вне закона, и она ориентируется на так называемый Глобальный Юг, либеральная часть России все еще считает себя частью европейской цивилизации и вынужденная дружба с азиатами для них большое унижение. Но, как ни странно, у казахов нет ощущения второсортности по отношению к западной цивилизации. Сохранившийся дух номадизма позволяет нам чувствовать себя одинаково дома как в Дели, так и в Париже. А вот весь популярный русский юмор о том, как ведут себя русские за границей – это некие тетки хабалки и туповатые мужланы, подсознательно стремящиеся «засрать заграницу». Одной из главных причин того, почему Путин пошел на Украину в том, что он не мог вынести того, чтобы прямо под боком России появилась европейское государство. Русские тогда задали бы вопрос: а чем мы хуже хохлов и тоже бы начался сначала майдан, потом рыночная экономика, а там и демократии недалеко. А ведь был краткий период, когда Россия для нас была заслуженным маяком и по качеству экономики, и по количеству думающих вслух людей. Думающих глубоко и красиво, пусть и противоречиво. А теперь как-то стало грустно, что нет никакой загадки русской души – есть комплекс брата-неудачника, который не может простить себя за это. То есть на самом деле между казахским и русским национализмом есть много общего. Но для нас важно не спутать шовинизм с патриотизмом, как это сделали россияне. Парадокс в том, что вся история России говорит о том, что любой национализм расцветает только при соприкосновении с другими цивилизациями, несмотря на то, что Россия это с упорством, достойного лучшего применения, не хочет это признать. Нам очень важно найти правильный баланс между тем, чтобы питать свою возрождающуюся идентичность прошлым, которое мы до сих пор знаем только с чужих слов, и будущим, образ которого мы до сих пор не можем создать.
